—  О, как же я хочу быть свободным, детка! О, как же я хочу освободиться! — напевал Бейзил, волоча по полу за ногу рыжеволосую девушку.
Ему бы достало сил поднять ее на руки и пронести через все помещение заброшенного склада, но тратить силы на заботы о внешнем виде той, кто скоро погибнет, ему было лениво. Он обернулся через плечо, разглядывая девушку. Слабое наркотическое вещество, пульсирующее по ее алым артериям, должно уже давать сбой по эффектам, плавно сходя на нет. Бейзил прислушался — не слышны ли тихие недовольные стоны или всхрипы, но то ли звук что-то глушило, то ли она всё еще была без сознания.
Хмыкнув, он подхватил пленницу под подмышки и усадил спиной к железному столбу, уходивший своим концом в бетонный пол. Бейзил задрал голову, тихо присвистывая.
Плюс полузаброшенных автомобильных складов был в том, что там всегда было тихо, и всегда находилось что-то интересное. Конкретно этим Бейзил пользовался не то, чтобы часто… по настроению. И сегодня настроение было рок-н-ролльным, орущим, визжащим от восторга, заходящимся в оргазме от желания отлично повеселиться.
Он присел на корточки перед девушкой, поелозил ее телом по полу, пристраивая поудобней.
— Бог знает, я должен сделать это по-своему, — продолжал напевать Бейзил, фиксируя ее руки за спиной наручниками. — Ты, детка, разве не видишь? Я должен освободиться… — музыкальный мотив покинул его речь, и следующая фраза прозвучала грубо и почти резко. — И ты должна освободиться. Мы все освободимся, и к чертям спалим чертов город!
Вытянув руку, Бейзил пошевелил пальцами. «День светлый, день темный», — подумал он в те несколько долгих мучительных мгновений, пока воздух с хлопком не устремился в то пространство, где прежде был ножик, а сам ножик не повис в его руке. Бейзил перерезал ножом веревку, удерживающую мешок на шее девушки и сдернул его с головы.
— Женьев, — ласково, с почти игривыми нотками в голосе, позвал он. — Женьев, детка, пора просыпаться. Я бы мог сделать все сам, пока ты спишь, но это было бы изнасилованием.
Он моргнул,  и улыбка на лице стала чуть уже, чем обычно. Он наклонился и длинным выдохом подул ей на шею, отклонился назад и похлопал по щеке.
— Женье~в! — позвал он ее снова, отвешивая громкую, звонкую и наверняка болезненную пощечину, а потом с нежностью гладя по щеке. — Просыпайся, сука ты тупая.
Бейзил заправил ей прядь волос за ухо и встал, отходя на пару шагов. Лампа моталась под потолком, окрашивая рыжие волосы девушки в темно-медный цвет. Стоя к ней спиной, Бейзил запрокинул голову наверх, и глаза его становились все больше и больше, а улыбка на лице — шире и шире, слово он только что узнал кое-что хорошее.
Не девушка, а юноша с рыжими волосами, — сколько в той стране было чертовых рыжих?  И что это была за страна? — пробежал из одного угла комнаты в другой, чтобы врезаться в стену и рассыпаться в миллион осколков. Бейзил проводил приведение спокойным взглядом.
— Ты проснулась, кошечка моя? — удерживая нож за рукоятку, он попробовал другой рукой кончик лезвия на пальце.
На уколотой подушечке выступила капелька кровь. Бейзил поднял руку выше сердца, и кровотечение прекратилось, едва успев начаться. Утерев руку о штаны, он развернулся к Женевьев , медленно ощупывая ее взглядом от ножек до рыжей макушки. Этот взгляд можно было бы счесть похотливым, — и вожделение в нем явно присутствовало, но вожделение другого рода, чем то, которое соотносится с сексом.
— Доброе утро, — Бейзил склонился в поясе, отвешивая ей низкий поклон, и почти не разгибаясь, только выпрямляя позвоночник перпендикулярно ногам, заглянул в лицо, тихо шепча, — я тут тебя трахнуть собираюсь, хорошо? Но не так, как ты привыкла, ми~лая!
Он всплеснул руками, роняя нож на бетонный пол, и тот приземлился с тихим звяканьем. Бейзил замотал головой, активно жестикулируя, и то ли вертясь на месте, то ли судорожно суетясь.
— Женьев! — Бейзил резко остановился, разворачиваясь к пленнице. — Прости-прости, дорогая! Это ведь наше первое свидание. Шампанского! — он взмахнул рукой, перенося в нее бутылку неплохого алкоголя. — У меня тут целая корзинка для нас с тобой, Женьев!
Он негромко рассмеялся, и широкая добродушная улыбка засияла на его лице ярко, как солнце в летний день. Сев на пол, по-турецки скрестив ноги, Баз поставил бутылку на пол, пробкой поворачивая к Джен и медленно принимаясь откручивать проволоку. Пробка вылетела с громким хлопком, врезаясь в солнечное сплетение девушки.
— Джени! — возмущенно задохнулся Бейзил. — Ты такая неловкая, это безобразие. Ты разве не рада нашему свиданию, тупая ты рыжая шлюха?
Он говорил оптимистичным смеющимся тоном, и интонация не менялась ни на едином слове. Поставив бутылку с шампанским на пол, Бейзил негромко включил музыку на телефоне — музыка отливала одновременно и чем-то тягуче розово-сопливо-романтичным, и старым добрым рок-н-роллом.
Бейзил посмотрел ей в глаза — отстранено и уже не улыбаясь, уплывая куда-то очень далеко, и становясь ковбоем далекого и глубокого космоса.

Бейзил ощущутил острый приступ зависти, раздирающий его изнутри в клочья. Он яростно принялся расчесывать сгиб локтя: вены на нем видно вовсе не было, а сеть мелких точек-шрамов рисовала знаки и сигналы прежней зависимости. Он рассчитал дозу опиатов достаточно, чтобы малышка Женевьев пребывала в наркотическом кайфе столько времени, сколько требовалось ему… хотя искушение забрать пару купленных чеков себе было велико. Бейзил облизал губы, сглатывая слюну, заполнившую рот.
Он почувствовал руку на своей щеке, мягко ведущей по коже к виску, зарывающуюся в волосы. «Мне нужно поставиться, Баз, — прошептал голос того, кто был давно уже мертв. — Последний раз поставимся, а потом достанем на утро».
Бейзил почесал щеку. В свое время это было единственным, что не нравилось ему в героине: он чесался постоянно, расчесывая себя то металлической расческой, то любимым перочинным ножом. Нож и сейчас был в кармане. Нож, которым удобно счищать крошки с фольги, который входит под кожу быстро, прокалывает, но не наносит смертельных ранений. Нож, который он обожал — не тот ножик, который он уронил.
— Я обожаю цирк! — выкрикнул Бейзил, задорно хохоча и проливая мимо бокалов шампанское. — Женьев, детка, если ты переживешь эту нашу вечеринку, я отведу тебя в цирк. Там барабаны, и слоны, и клоуны, и цирковые собачки, а еще акробатки под воздухом, и фокусник, а я так люблю фокусы.
Его глаза загорелись живым огнем в воспоминании о другом, счастливом дне. Но как и всякие воспоминания, что обитали в голове Бейзила, это тут же оскалилось, причиняя боль. Он испустил короткий резкий смешок, склоняясь вниз.
— Барабан из твоей кожи, — тихо засмеялся Бейзил, оставляя бутылку с шампанским в сторону. — Нацисты так делали. И абажуры. И книжечки с татуировками. Все живая кожа.
Один офицер СС ему показывал образцы, которые отвезет своей жене, в то время как второй разговаривал с его матерью о…
«Нет, Бейзил Морган, — раздался строгий голос в голове, говорящий по-французски. — Нет, хватит».
Он потряс головой, избавляясь от воспоминаний. Когда всю жизнь пытаешься забыть о прошлом, не так уж сложно раз за разом выкидывать его из головы. Даже если реальность оказывается такой штукой, которая поджидает тебя каждое утро.
— О, ты на вечеринке, — ответил Баз, обводя рукой склад и всплеснул руками. — О Дева Мария Пречистая, я забыл о музыке! Неудивительно, что ты такие глупые вещи спрашиваешь, маленькая моя прошмандовка. Музыку!!!
Он вскочил на ноги, одной рукой забирая оба бокала с шампанским, заметался то в одну, то в другую сторону, как беспокойный кот, услышавший резкий звук и щелкнул пальцами. Опустив руку в карман, Бейзил достал телефон, негромко включая что-то очень спокойное и почти даже романтическое.
— Это Тарнини, — Бейзил положил телефон на пол, предусмотрительно отодвигая его подальше. — Дьявольская трель. Идеально для первого свидания.
Бейзил повернулся к ней, разбирая бокалы по разным рукам. Глаза юноши восторженно расширились, а губы полуоткрылись, растягиваясь в улыбке. Он смотрел, как она кашляет, как кровь стекает по ее губам, каплями падает на грудь, на живот, подсыхает на ее одежде. Все его существо звенело в немом восторге, и в этом экстазе он не осознавал, что по его лицу стекает одинокая слеза, — но не печали, а восторга.
— Ты так прекрасна сейчас, что это может убить, — благоговейно прошептал он, подходя к ней ближе. — Же-невь-ев, — по слогам повторил он, подходя к ней на опасно близкое расстояние, а потом говоря все быстрей, скороговоркой, пока слова вовсе не слились в одно, повторяя ее имя раз за разом, — Женевьев, Женевьев, Женевьев, Женевьев-Женевьев, женевьевженевьевженевьев!
Он присел на корточки, смотря на ее попытки вырваться, — сильные и смелые. На алебастровые плечи, и рыжие волосы, разметавшиеся по сторонам. Все жертвы красивы, но не сознают этого, не сознают, насколько прекрасны. Довести ее до идеала, до абсолюта, до того, что она будет ползать по полу и повторять только две фразы: «Пожалуйста» и «Не надо»… быть может тогда ему снова удастся уловить это мимолетное ощущение реальности происходящего, и быть может он что-то сможет почувствовать.
Как не почувствовал, когда его руки сомкнулись на шее… «Не надо, Бейзил», — тот же строгий голос в голове, и снова на французском.
Он присаживается рядом с ней, подгибая ноги под себя, отхлебывает из своего бокала, а из ее льет в полураскрытые губы, выкрикивающие слова ненависти. Она хочет его, — делает вид, что хочет, — но это все равно льстит. Бейзил наклонился к ней в тот самый момент, когда нога девушки ударила его в скулу.
Вскрикнув от неожиданности, он отпрыгнул в сторону. Бокалы с шампанским полетели на бетонный пол, разбиваясь в мелкие осколки. Бейзил прижал руку к лицу, тихо пульсирующим от боли.
— Же-невь-ев, — повторил он полушепотом. — А ты на других не похожа. Они боялись. А ты боишься иначе.
Он серьезно кивнул сам себе, соглашаясь со своим решением. Бледные тени из углов потянули к нему со всех сторон свои длинные руки, но он отмахнулся от них. Отняв пальцы от лица, Бейзил посмотрел на руку, проверяя, не мелькают ли между пальцев маленькие искры. Но искорок не было, и это его успокоило. Он шумно вдохнул, смеясь, наклонился, руками загребая осколки стекла вместе с грязью, песком и мелкими камнями, подхватил рукой бутылку, приближаясь к девушке снова.
— Ты разбила бокалы, Женевьев, но ими еще можно пользоваться, — произнес он, наступая ногой ей на пах, нажимая выше лобка, где под нежной кожей у человеческих женщин прячутся яичники. — Мы выпьем по бокальчику, а потом ты и правда меня приласкаешь, маленькая королева минета… только приведем в порядок твои губки.
Он полил шампанское ей на лицо. Рука, сжимавшая осколки, кровоточила, раны щипало. Капли крови Бейзила попали на ее шею, и он резко наклонился, коленом надавливая ей между грудей, раскрывая руку и прижимая осколки к ее губам.
— Ты такая классная, Женевьев, — он подпрыгнул на ней, отчего давление от колена на миг ослабло, а потом навалилось с новой силой. — Такая доступная… Пососи это, сука. Давай, ми~лая. А потом я тебя покормлю хорошенько!
Пальцы Бейзила проникли в ее рот, раздвигая губы и врезаясь в зубы.
— Давай, укуси меня, — прошипел он, отшвыривая в сторону бутылку и наступая рукой ей на волосы. — Укуси, тварь! Укуси, мразь, а то я вышибу тебе зубы к чертям собачьим!
Он орал в голос: но не сознавал этого. Лишь улетал куда-то далеко за пределы реального мира.
Злость — это тоже чувство.
Бейзил любит чувствовать.
— Если я с тобой что-то почувствую… — он тихо рассмеялся, и  рука выскользнула изо рта Джен; он весь как-то расслабился и заскользил, укладываясь на нее сверху, падая на девушку, нежно заправляя прядь волос за ухо. — Если… как же долго ты будешь умирать.
Он прикусил ее за ухо, отталкиваясь руками от пола и поднимаясь. По правой ладони кровь уже бежала струйкой: Бейзил обтер руку о джинсы, пачкая светлую ткань грязью и своей кровью. Вприпрыжку, напевая себе под нос, он подскочил к рюкзаку, перевернул его, рассыпая по полу находившиеся внутри предметы, заботливо убрал обратно металлическую старинную коробку из-под сигар, подув на нее, чтобы сдуть пыль.
— Я неловкий, такой неловкий, я забыл о закуске, — Бейзил облизал губы, подбирая пакет для ланча и раздирая его зубами. — У нас же есть сыр-р-р-р-р-р-р! Сыр отлично идет к вину.
Бейзил вскинул кусок сыра над головой в знаке победы. Чуть отросшие ногти, пожалуй, длинноватые для мужчины, вонзились в твердый кусок.
— О… нам же нужна терка. Я люблю тертый сыр, — пробормотал он, рыская рукой по полу.
Рана на руке пульсировала, ободранная щека горела огнем, но Бейзил боли не чувствовал. Боль придет после, как всегда бывает в такие моменты, и он будет недоуменно смотреть на себя в зеркало, спрашивая негромко: «Это моя вина? Я плохой?».
А сейчас важно найти тёрку. Бейзил подобрал ее, вертя из стороны в сторону.
— На крупной или мелкой? — пробормотал он, наступая Джен на ступни ног, заворачивая их под неестественным углом. — На крупной или мелкой, крупной или мелкой, о черт возьми, грязная ты дырка, сколько от тебя проблем! Ненавижу свидания!
Терка проехалась по ноге Женевьев, срезая кожу от колена до лодыжки в стружку, а потом еще раз и еще, пока не застряла на очередной попытке. Бейзил дернул терку то в одну сторону, то в другую. Кусочки плоти отвалились от ноги Женевьев. Выматерившись сквозь сжатые зубы, Бейзил бросил кусок сыра, достал нож из кармана и перерезал длинные полоски кожи, мешавшие ему освободить тёрку. Он убрал нож обратно в карман, рванув молнию вверх.
Нож — его талисман. Потерять нож значит снова вспомнить.
— Вот и сыр готов, — Бейзил приподнял обрезанные куски плоти и потряс их так, чтобы Джен видела. — Эй, ты чего улыбаешься? Ты что думаешь, ты у меня первая туша от Джоан на разделку? Да ты даже не последняя!
Он повел пальцами, опутывая кусочки кожи вокруг них. Как когда-то в детстве, когда они гадали на нитках, какая будет первая буква имени будущей любви всей жизни.
— Тебе нужно стараться лучше, — произнес Бейзил механическим, лишенных чувств голосом. — Я убью тебя быстро, если перестану что-то чувствовать. Очень быстро.
Он отошел от нее в сторону, швыряя куски кожи ей в лицо, но не глядя, не задумываясь, попадет или нет. Присел на корточки, спиной к Женевьев, собирая рассыпанные предметы. Музыка на телефоне давно сменилась, на что-то негромкое, но ритмично повторяющееся.
— Мы выпили, мы поели, а следующим будет танец, — сказал Бейзил, запрокидывая голову вверх и смотря на потолок. — А потом мы покончим со всем этим звоном, и я наконец-то очищусь.

Джоан касалась его щеки своей изящной узкой ладонью с длинными ногтями. Женщины любили прикасаться к Бейзилу, гладить его, путаться пальцами в коротких каштановых волосах. Но только Джоан приносила ему подарочки — вот такие, как Женевьев, сладкие, истекающие кровью подарочки, которые действительно борятся за свою жизнь. Подарочки, из-за которых он иногда хоть что-то чувствовал, и которые… которые отдаляли его от мысли, что касанием крыла бабочки билась в голове, что с ним может быть, — очень не наверняка и совершенно точно невозможно, — не совсем всё в порядке.
— Женевьев… Нет, нет, ее звали не так, но похоже, — он тихо засмеялся, а рука все кровоточила, и пульсировало плечо.
Но боли не было. Боль ушла, боль провалилась в подсознание, боль оставила его, заполнив всё существо Бейзила самым  драгоценным чувством и самым страшным его грехом — желанием.
Он захохотал: заржал в голос, складываясь пополам и хватаясь за живот. Счастье наэлектризовало пространство, и Бейзилу подумалось, что они никогда в жизни он не был настолько счастливым.
— Женевьев, ты героин, — произнес Бейзил, подбирая рукой перочинный нож с пола. — Ты заполняешь мою кровь. Ты делаешь счастье! Женевьев! Я люблю тебя, Женевьев, я обожаю тебя, Женевьев!
Не отдавая себе уже отчета в происходящем, не знающий, куда идёт и что делает, а двигающийся лишь на гормонах и пульсирующем в крови адреналине, с мозгом, который улетел куда-то очень далеко, он подошел к ней поближе.
— Моя maman была как Элли, — голос Бейзила повизгивал от восторга, а сам он подрагивал, входя в какой-то транс. — А Элли… Элли больше нет. Никого больше нет. Никого… — он мерно раскачивался из стороны в сторону; зрачки в карих глазах расширились, и в самой их глубине заплясали искорки магии. — Никого, никого, никого, никого.
Колебания его тела были похожи на тремор больного Альцгеймером. Он повторял: «Никого, никого, никого».
— Она мертва, — руки Бейзила сжались в кулаки, и магия слабой струйкой потекла с кончиков пальцев, обвивая его пальцы. — Мертва, мертва, как мертвы все остальные, и только этот чертов сучара еще жив… а рыжей была не она, нет, рыжим был другой, рыжим как ты, как брат близнец, только… только он тоже мертв.
Счастье резко ухнуло вниз, температура его тела поднялась на несколько градусов, но плящущие в крови эмоции проходили через его поврежденный мозг, задевая старенький рубец. Нити магии плотно стянули руки. Губы Бейзила беззвучно шевелились, повторяя слова на французском, и всё те, которые он когда-то слышал, но которые не относились к данному моменту.
— Джоан, — Бейзил горько рассмеялся, вцепляясь в свои волосы со стороны висков и поворачиваясь к Женевьев спиной. — Джоан торгует тобой, как шлюхой, пользует тебя во все дыры, Джоан хочет твою душу сожрать заживо, а потом найдет другую дуру, а потом вы все окажетесь в моем подвале, и она будет дрочить себе на ваши мертвые тела и склизкие развращенные души, Джоан тут злодейка, тупая ты дырка, как ты не можешь понять, что тебя пользовали, как шалаву, а конец встретишь, как сука!
Магия ярко засияла, и ее слова буквально вбились ему в спину, скользким комом встали в глотке.
— Десерт! Тебе только бы пожрать! — рявкнул Бейзил, сжимая свою голову.
Голоса в голове запели нараспев, и он не слышал, что происходит позади. Плечо повело из стороны в сторону, и магия запрыгала на пространстве нескольких сантиметров от его рук.
Щенок.
Слово начинает играть в голове в пинг-понг, хоть и доходит с опозданием. Пинг — и слово формируется резкой агрессией в виске. Понг — и руки сжимаются так сильно, что было остановившееся кровотечение на правой снова хлещет потоком. Пинг — и магия начинает пульсировать из стороны в сторону. Понг…
И всё начинается.
— Не зови меня щенком, тупая ты блядина! — рявкает Бейзил, резко отрывая руки от головы.
Магия срывается энергетическим потоком, бьет хаотично, из стороны в сторону, ударяет над головой Женевьев, раскалывая столб. Магия заставляет его отъехать на полной стопе назад, и белые ее потоки выжигают следы улик. Магия подпаливает стену склада: горит не самое его металлическое основание, но нашитые листы картона. Огонь вспыхивает: и полыхает уже все вокруг, они в огненной ловушке, сотканной из магии, но угарный газ и задымление вполне настоящее.
А потом магия резко исчезла, оставив его совсем пустым. Его лицо — живое, полное светлой грусти и печали, и слезы текли по щекам, а большие карие глаза олененка смотрели на Женевьев, как на лучшую подругу. Он шел к ней на ватных ногах, а нож полыхал светлой магией, искрился при каждом повороте.
— Мы грешники, Женевьев, — произнес он, смотря ей в глаза.
И бросился не глядя: бросился к ней, замахиваясь ножом, чтобы нанести последний удар, хоть знал, что даже когда ранит, ударит снова и снова, пока ее тело не начнет волочится из стороны в сторону, дергаясь в послесмертных судорогах, и после этого он положит руки ей на горло и тогда наконец-то проверит, может ли он хоть что-то чувствовать.
— Это всё Джоан, — шепчет он…
Слезы высыхают, магия ярким огнем опять вспыхивает — он не осознает, что снова колдует, как и не осознает, что сейчас он в таком глубоком космосе, что у него начинает надсадно рвать сердце.

Боль эмоциональная стала большой заполняющей картиной, а потом разлетелась в пыль, осыпалась, превратилась в прах, утухло, оставив только огонь, пожирающий стены, старый склад, да Женевьев, лежащую, прикованную к столбу, Женевьев, которая доставила ему сегодня много удовольствия.
Женевьев, голову которой хочет получить Джоан завтра утром.
Он забыл о том, что сам может погибнуть в огне. Он забыл о том, что смерть существует.
Удар в глаза был таким сильным, что из глаз почти натурально посыпались искры, как в старых мультиках. Закусив губу, Бейзил схватился одной рукой за глаза. Карманный нож выпал из руки, исчезая где-то на полу. Секунда — и удар ожег челюсть.
Утихшая магия опустошила тело, ослабило его. Обычно Бейзил выглядел не старше шестнадцати-восемнадцати лет, но сейчас в уголках глаз и на лбу прорезались морщины. Рухнув на пол, он отключился, потеряв сознание.
Ее звали не так, но похоже, но волосы были рыжие: Бейзил не помнил этого раньше, но сейчас образ Жане заполнил его целиком и полностью. Рыжие волосы, и голубые глаза, и россыпь веснушек на переносице, из-за чего все ее дразнили «пегой кобылкой». И еще у нее была чудовищно маленькая грудь, на которую она постоянно жаловалась Бейзилу. В приюте других друзей у них не было: ее родителей тоже подозревали в связях с нацистами, и они, хоть не подружились, но притерлись друг к другу, потому что им нужно было с кем-то разговаривать.
Ее звали похоже, но Жане Бейзил задушил не в подвале, а на заднем дворе приюта, вжимая ее глотку около пустующей поленницы. Руки юноши сомкнулись на глотке и несколько раз приложили ее головой о металлическое основание, а с губ все срывались мольбы о том, чтобы она заткнулась. Из глаз девушки текли слезы. Он понял, что она уже не дышит, и даже начинает холодеть под его пальцами, а лужа крови, растекающаяся из-под ее головы, была невероятно большой…
А потом всё исчезло. Снова рассыпалось и пропало, и он приоткрыл глаза. Пламя утухало, пена с едким химическим запахом оседала на полу, поглощая ее. Бейзил пошевелил руками.
«Привязан», — подумал он.
Ему случалось быть на привязи много раз: люди, скорее, предпочитали держать бешеного лисенка в наморднике и цепях, чем позволять ему свободно разгуливать по улицам. Бейзил пошевелил челюстью. Та подвигалась, вроде не сломана…
Но появилась боль. Разум не прояснился, но ощущения у Бейзила были такие, словно оргазм и посторгазмный экстаз уже откатили, и он медленно возвращается в реальность, начиная чувствовать, как горят огнем засосы, и как ярко искрится болью каждая царапина, оставленная на теле. А с болью пришла и растерянность, что происходит, что опять произошло, пока он был в глубоком космосе? Ослабелое тело отказывалось подчиняться. Он поднял взгляд, заставив себя посмотреть на девушку.
— Я не трахаюсь с женщинами, вы не вставляйте, — пробормотал он, тряся головой, и не уточняя, не вставляют ли его именно женщины или смущает факт того, что они не вставляют.
Он попытался резко отвернуть от нее лицо, но в тот момент, когда едва лишь подумал о движении, губы Джен коснулись его губ. Бейзил протестующее замычал… а потом сердце зашлось на невообразимых оборотах, он закрутил запястьями, перетирая кожу до кровавых мозолей, пытаясь вырваться, пытаясь скинуть ее с себя. Радость и веселье уходили прочь, уходили прочь сумрачные образы и тихие голоса на французском, уходил прочь марш, гремевший из телефона. Мир переставал существовать, мир свелся в одну лишь черную щель, образованную губами суккуба. Его губы заполнил кисло-горький привкус, и на миг перед глазами быстрыми картинками-образами замелькало прошлое, каждая жертва, каждое существо. Удушливый угарный газ покидал легкие, вырываясь с хрипом, но с каждым всхрипом из него вырывалась и сама жизнь.
Будь у него сейчас зеркало, Бейзил отшатнулся в сторону, не узнавая взрослого мальчика, стоящего перед ним.
Будь у него сейчас зеркало, он бы разбил его, лишь бы не видеть в отражении лицо отца.
— Джоан чертова тупая мразь. Она убьет тебя. Убьет меня. Убьет всех, если это продлит молодость, — прохрипел он.
В горле пересохло, и ему хотелось воды. Ее губы покинули его рот, но он почувствовал себя изнасилованным. Словно она забралась в самые потаенные уголки души, пошарилась там, воткнула тяжелые каблуки в нежную плоть, а потом вышла наружу, бросив на прощание пустые банки из-под пива, пакетики чипсов, да пластиковые тарелки. Бейзил сглотнул слюну, которой не было. Мир постепенно вставал на место, но ему совсем не нравился этот мир: пустой, опустошенный, лишенный искр и веселья.
«Искры! Возьми искры и взорви ее!» — заорал в его голове голос, и он вскинул голову. Он ненавидел пользоваться искрами, но иногда… иногда только они могли подсказать правду. Бейзил сосредоточился на кончиках пальцев. Он подумал о свечах. Он подумал о фейерверках. Он подумал о мухоловках и их острых зубах. Он подумал о капельках росы, отражающих радужные блики, а подумав об этом, попытался нащупать в себе доставляющий столько неприятностей источник… но источник оказался пуст. Совершенно пуст. Кто-то повесил табличку «Все ушли на фронт».
Нож вонзился ему в кожу лица, прорезая улыбку от уха до уха. Бейзил закричал от боли: в голос, и так сильно, что в какой-то момент голос сорвался, падая до тихого хрипа. Горло пронзила острая боль, внутри словно что-то лопнуло, и  горячая тягучая жидкость выплеснулась внутрь.
Он провис вперед, выплевывая кровь себе на джинсы. Говорить? С такой порванной глоткой, с разорванными щеками?
Он расхохотался, запрокидывая голову назад и ударяясь ей о столб, а потом ударился еще несколько раз, пока нарастающая боль в затылке не стала оглушающей. Когда у него последний раз так сильно болела голова? Когда он пролетел несколько лестничных пролетов, и врезался в стену. Кровь потекла по затылку на шею, пачкая воротник футболки.
— Женевьев, — прохрипел он; рот был полон красной массы, состоящей из крови. — Она тебя всё равно убьет, сопротивляйся или нет.
Ее утягивала воронка. Он вспомнил это снова, как тот, кто звал его «бешеным лисенком», говорил и про эффект воронки.
«Твое безумие всех окрашивает в эти же цвета», — говорит Тот Кто Обходит Палаты, и добавлял дозу транквилизатора.
— Убей меня, придет другой. Убьешь его, придет другой. Чем сильней, чем вкусней, да-да! Чем сильней, тем вкусней, что ты, что Кэт, Мерри, Натали, или любая другая тварь, которая была тут до тебя! Чем сильней вы, тем сильней она, и тем больше денег за вас платят! — Бейзил захохотал.
Кровь выплескивалась наружу с каждым толчком, кровь заливала так много пространства… запах гари почти покинул помещение, а два безумца в крови хохотали, сидя друг подле друга.
— Тебе нравится? — прошептал Бейзил, растягивая красные губы в улыбке. — У нас теперь одна помада, Женевьев, одна на двоих!
И снова смех: бешеный, безумный, переходящий в крик, а тот оборачивающийся криком боли. Он взвыл, как раненный зверь, потому что такого отчаянного крика не может быть у человека.
— Замолчи, — рявкнул Бейзил, смотря за плечо Джоан. — Замолчи, замолчи, замолчи, замолчи!
Его мать покачала головой и присела подле девушки, но он дунул и она улетела в приоткрытое наверху окно. Свет уже не проникал на склад, значит, наступили сумерки.
— Джоан пользует вас, тренирует и жрет, а ты не верь, вернись к ней, ну же! Или залезь в телефон. Там всё. Тупая шваль шлет мне сообщения, и там есть всё о тебе, даже сказочка про оборотня, Женевьев! — Бейзил слизнул кровь с губ. — Дай мне воды. Дай воды, а потом поиграем, дай мне гребанной воды!